Александр Невзоров: «Я не созидатель, а идеологический коммандос»

Телеведущий, публицист, убежденный атеист и легенда советской и российской журналистики Александр Невзоров рассказал о первом заработке в порнобизнесе и о том, что символизирует обнаженное женское тело/

Почему на постсоветском пространстве принято стесняться красивого женского тела? Для многих журнал сродни красной тряпке, его стесняются и сторонятся.

У вас не только женское тело в контенте, и дело, как я подозреваю совсем не в нем. Те выпуски, которые я видел, содержали много здравой, хулиганской и озорной публицистики, и не только на тему женского тела. Обнаженная женщина — это символ свободомыслия, но не основное содержание. Я вас воспринимаю как предельно свободный, прорвавший последнюю границу всякого ханжества журнал. Покупатели стесняются читать его в транспорте, да. Но не забывайте, это же еще глубоко несчастный народ. Раб должен свои сексуальные потребности удовлетворять в лупанарии, тихо, с погашенным светильником. Бросив шлюхе медную специальную монету. Заниматься собственной жизнью ему не пристало, и никто не давал ему такую возможность. Понятное дело, что всегда этим темам прививалась запретность, которая, пережив ренессанс в 20-е годы, снова затворилась в очень примитивных ханжеских нормах советского времени. Первая реакция на — это реакция ханжеского ужаса. Вы росли в атмосфере свободы, вас ни в чем не ограничивали. Но почему так выходит, что наше школьное образование создано выпускать рабов…

Рабов выпускает не школьное образование, а воспитание. Избавить школу от тенденции кого-то воспитывать — важнейшая задача. Она должна только образовывать. Все остальное должна делать среда, наука, семья. Из меня раб не получился. Он не получился из очень-очень многих людей, которых я знал в те годы. Чем сильнее из нас пытались сделать граждан, тем сильнее у нас возникало чувство отвращения к этому слов. Мы видели посягательство на нашу свободу везде, возможно даже там, где его не было. Сегодняшнее поколение выросло при относительной свободе. Поэтому они за чистую монету воспринимают весь этот патриотический спецназ. У них отсутствует то критическое мышление, которое было у нас. Как вы переживаете забвение печатной прессы?

Тем изданиям, которые беспокоят меня, ничто не угрожает. Это бумажные книги и то небольшое количество журналов, которые могут позволить себе роскошь существовать. Очень жесток и справедлив естественный отбор наших дней. Это напоминает конец Пермского периода, когда действительно решалась судьба млекопитающих, когда их сменяли динозавры, когда все висело на волоске, в том числе наше с вами будущее. Это и есть настоящая история. А Иван Грозный и Александр Македонский — это так, History. На мой век печатных изданий хватит.

Те серьезные книги, которые не могут существовать в интернет-варианте, издаются. Я не чувствую себя обиженным. Назовите топ-5 книг, обязательных к незамедлительному прочтению. Да я бы сказал, что тут пятью не обойтись. Минимум 500! Есть одна проблема. Есть замечательный труд Джеймса Уотсона «Молекулярная биология гена», «Квантовая биохимия» Пюльманова. «Происхождение видов» Дарвина,

«Двадцатилетний опыт объективного изучения высшей деятельности (поведения) животных» Павлова. Чем книга значительнее, тем в большей связи с другими книгами она находится. Нельзя из прочитанного у Павлова считать себя знатоком темы условного рефлекса. Нельзя только на основании книги Уотсона понимать всю важность истории ДНК. Поэтому предельный минимум — это 500-600 книг, к которым приходится возвращаться. Но давайте по вашей просьбе оставим лишь избранных. Второй книгой, после Павлова, пусть идет Эрнест Резерфорд. А за ним Стивен Хокинг и все космологи, от Вайнберга до Грина с его романтической «Теорией струн». Затем блистательный украинский ученый Олег Фейгин, следом Чарльз Шеррингтон и его «Интегративная деятельность высшей нервной системы». А историческая литература? Для меня история не является наукой. Я не считаю, что существуют исторические факты, которые можно было бы проверить. Нельзя говорить о том, что существование Ивана Грозного — это факт, это всего лишь допущение. Порой, правда, я люблю побаловаться всякими мемуарами. Но это в основном мемуары, имеющие отношение к физике, биохимии, физиологии. Из легонького рекомендовал бы «Структурную геологию» Корсакова. Все, что касается геохимии и происхождения Земли, доставляет массу простого удовольствия своей легкостью, логичностью, понятностью. Видите, не надо было вам задавать такой вопрос!

Вас называют любителем ввязаться в драку. С кем предстоит «биться» в ближайшее время? А я не знаю. При всей любви ввязываться в драку, я уже не могу себе позволить тратить время на войну ради войны. По специализации я не созидатель, а идеологический коммандос. Во всех важных дисциплинах есть огромное количество догм, которые занимают место, где могла бы зародиться реальная жизнь. Я не смогу эту жизнь родить, но я могу уничтожить то, что ей мешает. Еще вас называют плейбоем. Что для вас это понятие? Пусть называют. Хотя по множеству параметров я не подхожу под это определение. Я не франт, никогда не бывал в ночном клубе, не пил знаменитых напитков, не носил дорогущих часов. У меня достаточно аскетичная жизнь. Это касается и еды, и развлечений, и вообще всего на

свете. Мне так удобнее, потому что я уютно себя чувствую, не обременяя жизнь развлечениями. Даже автомобили не интересны. Езжу на каком-то: маленьком, синем и грязном. Зато у вас есть школа, в которой множество студентов. Это в далеком прошлом, все они выросли. Я читаю лекции, но на другую тему, их можно было бы назвать «Искусство оскорблять». Это тактика и стратегия поведения в эфире, умение унизить, заткнуть собеседника, вывести его из себя, отрезать для него дорогу к аргументам. Это умение пользоваться различными приемами полемики. И мне удалось подготовить несколько замечательных учеников. Я не могу их называть, потому что у меня с ними своеобразные отношения. Вплоть до того, что вся лекция, которую я пишу, по договору становится интеллектуальной собственностью моих студентов. Даже я, если захочу использовать особо понравившуюся мне формулировку для «Сноба» или МК, даже для своей собственной книжки, должен сперва попросить разрешения у них. Ваш любимый фильм «Пираты Карибского моря» — это очень неожиданный фильм. Что вас поразило в нем? И что нравится из свежих картин?

Я понимаю и вижу линейность развития культуры, которая существует по принципу поглощения предыдущих образцов. Поэтому в «Пиратах… » в очень верной и увлекательной пропорции растворены все: гомеры, сафоны, эсхилы, майнриды и герцены. В очень компактном виде. Я считаю, что культура вообще не является чем-то существенным, знакомство с ней можно ограничить «Пиратами» и «Властелином колец». Больше я фильмов не смотрю. Моему ребенку 8 лет, и если у меня есть повод с ним вместе посмотреть кино, то мы посмотрим про Джека Воробья. А телевизор, кинотеатры? Физически у меня нет телевизора. У меня есть монитор, у жены компьютер. У меня тоже есть компьютер, он используется как пишущая машинка, потому что даже не подключен к Интернету. Иногда смотрю фильмы на компьютере жены. Еще есть замечательный фильм, который меня воспитал и который оказал на меня в свое время колоссальное влияние. Это «Великолепная семерка». Надо сказать, что это был вечный и главный спутник моего детства, я только, наверно, годам к 15 избавился от походки Юла Бриннера, которую копировали все советские мальчишки. Это было очень сильным впечатлением. К тому же он мне когда-то заменил так называемую процедуру крещения. Какая-то няня задумала меня крестить тайком от дедушки, который был главным моим воспитательным опекуном. Она притащила меня в церковь, но, естественно, поскольку церковь тогда была организацией послушной, то сразу же кто-то стуканул, и дедушка направил туда оперативную группу: попа в этом золотом пальтишке засунули прямо в купель, а из церковной кружки натрясли мне денег в качестве моральной компенсации за пережитое. Я купил себе билеты сразу на два сеанса «Великолепной семерки». Меня довезли на черных «Волгах» до ближайшего кинотеатра, и я два сеанса подряд наблюдал приключения Криса и всех остальных. Тогда я понял, что этот фильм — настоящее крещение.

Как проходит ваша борьба с насилием над лошадьми? Никак. Меня это перестало интересовать, поскольку то, что делает человек с лошадью, несмотря на всю мерзость, это невинные маргаритки по сравнению с тем, что он вообще делает. Это все равно что упрекнуть людоеда, что он неаккуратно держит столовый прибор или что салфетка, которая у него должна быть заткнута за воротник, недостаточно свежа. Притом что он тут же хряпает, хрумкает, чавкает всем, что ему попадется под руку, младенческими ручечками, глазками, ножками. Человек до такой степени примитивная и порочная скотина, выстроившая всю свою культуру на жестокости и на внутривидовых и внешневидовых убийствах, что предъявлять к нему мелкие претензии по меньшей мере смешно.

Вы курите трубку, так? Какой табак предпочитаете?

У меня есть друг, доктор Курпатов. Который вам известен по циклам телевизионных передач и книжек. Доктор Курпатов, будучи великолепным другом и необыкновенно благородным человеком, взял на себя труд обеспечивать меня табаком. Он привозит мне великолепный датский и прочие сорта табака. Табак не растет в Дании, они его просто умеют ферментировать, обрабатывать исключительным образом. Того, что он мне привозит, хватает на ближайшие полгода. Я никогда его особо не благодарил, так хотя бы через журнал скажу спасибо. Какие женщины вам нравятся?

Уж простите, но мне глазки-то выцарапают за такие беседы. Зато могу рассказать, как мне удалось в немецкой порноиндустрии заработать деньги. Как-то раз делегация советского телевидения была направлена в Гамбург, город соблазнов. А поскольку я тогда на ТВ был восходящей звездой, ко мне специально приставили парторга с ленинградского телевидения, назовем его Пал Палыч, -маленького, лысенького, гладенького человечка. И вот в один прекрасный день наша гид, такая вся из себя тургеневская барышня, говорит: «Друзья, всех нас пригласили понаблюдать за процессом съемки порнофильма на настоящей порностудии. Понятно, что вы смотреть эту мерзость не поедете». Я сказал: «Я, конечно, поеду». У меня был свой расчет, потому что я знаю, что на съемочных площадках всегда можно поживиться лампочками, фильтрами, приборами. Услышав, что мы из СССР, телевизионщики и киношники всегда начинают что-нибудь полезное дарить. Наше ТВ тогда в техническом плане находилось в бедственном состоянии. Так втроем мы и поехали: я, тургеневская дама в полуобмороке и Пал Палыч. А перед самым отъездом московские телевизионщики мне сказали: «Глебыч, мы эту гадость смотреть, конечно, не хотим. Но вот возьми фотоаппарат и сфотографируй все, что возможно. Тут пленки только нет. Ты можешь купить пленку?» И дают мне фотоаппарат «Свема 8М». Для школьников такой в магазине шесть рублей стоил. Пленку я, конечно, забыл купить. Приехали в какой-то ангар, там какие-то девушки в халатах ходят. А потом нас завели в съемочный павильон, и там действительно лежала совершенно обнаженная немецкая гражданка. В весьма вольной позе она курила и беседовала по телефону в ожидании съемок. Зрелище было для нас сильноватое. Но я справился с собой, потому что сразу сделал три шага в направлении осветительных приборов и начал их нежно ощупывать на предмет отделения от них всяких деталей. А парторг уставился на немку, обмяк и застыл. Тургеневская дама вообще умчалась за дверь. Прибежал косматый режиссерище, который начал скандалить по-немецки. Выяснилось, что скандал связан с тем, что по замыслу режиссера дама эта — какая-то монахиня, которая пришла собирать пожертвования в квартиру к холостяку, где все и произошло. Режиссера возмутила выбритость дамы в интимном месте, и он потребовал, чтобы ей туда наклеили парик. Тут же прибежала гримерша, быстро это все гримерным клеем обмазала и прилепила даме на нужное место парик. Но в соседнем павильоне шла съемка, и гримерша требовалась туда, а гримерный клей того времени обладал таким свойством, его надо было поприжимать некоторое время. У актрисы одна рука занята трубкой, другая — бесконечными сигаретами. Я вроде как при деле, возле приборов, и остался только парторг с остекленевшим взглядом. Актриса взяла его руку и воспользовалась ей как прижимателем парика. Я, видя эту картину, выхватил фотоаппарат и сделал несколько холостых щелчков. Парторга свела судорога, актриса закричала от боли, а он отдернул руку. Судя по всему, он прижимал парик так плотно, что сквозь сеточку, на которую продеты волосы, просочился клей и парик приклеился к его руке. Я знал, что гримерный клей схватывается от холодного, решил усугубить, говорю: «Срочно в сортир, нужно намочить руку, иначе вы его никогда не отдерете». Прибежали, намочили, но лобковый парик намертво приклеился к ладони парторга. Разглядывая косматую ладонь, он спросил: «Вы что, это фотографировали?» Я говорю: «Вы же слышали щелчки фотоаппарата, Пал Палыч?» Он говорит: «Александр Глебович, продайте мне пленку». А я же знаю, что пленки-то у меня нет, и отвечаю: «Пленку продать не могу, но могу продать фотоаппарат со всем его содержимым». Что, в общем, было правдой, поскольку в фотоаппарате много всяких колесиков, линзочек. Суточные тогда были тридцать марок, за эту сумму я и продал фотоаппарат «Свема 8М». Вернулся к ребятам и честно поделился с ними половиной барыша. Так я первый раз в жизни сделал деньги на порнобизнесе. А какова судьба руки парторга?

Все это долго сбривали, срезали. Потом отмачивали руку в ацетоне. В общем, все было очень неблагополучно. А я всем рассказал о том, откуда взялись лишние волосы на ладони Пал Палыча… История явно не для детских ушей. А вы, кстати, просвещаете ребенка по тендерным вопросам? Моего ребенка никто специально пока не просвещает на эти темы, но я боюсь, что уже он займется скоро просвещением, потому что в семилетнем возрасте он как-то заявил: «Девчонки, конечно, отвратительные, капризные, мерзкие. Но из них, как выясняется, вырастают отличные голые женщины». Есть такая штука, планшет, если там ткнуть пальцем на определенную кнопку, то будут видны последние поисковые запросы. Ему было лет пять-шесть, когда я нажал эту кнопку и выяснилось, что юный Александр Александрович искал «голые женщины», одним словом. А потом следующая строчка — «еще».